Я, когда был маленьким и учился в школе/институте, всегда был уверен, что в армии живут одни дураки, что там такие дураки, что и поговорить будет не с кем, когда загребут.
Загребли. На два года. До этого я проходил подготовку на военной кафедре от института, поэтому прибыл туда, как раньше говорили, «пиджаком».
Сначала я долго перераспределялся. Как-то так получилось, что я пошел в последнем потоке «приемышей» и меня почему-то нигде не хотели принимать, отовсюду усиленно перенаправляли: с дивизии — в полк, с полка — в отдельный батальон.
Батальон этот был просто песня. Находился он почти на границе с Китаем, в селе Корфовка. Село страшное, какое теперь редко увидишь, вернее увидеть можно, но нужно ехать к черту на кулички, потому что вблизи городов жизнь еще теплится, а вот на отшибе — отживает. В свободные от службы минуты, или по заданию свыше, приходилось мне бродить по этому селу. Это что-то! Дворов двадцать, невнятные хибарки, покосившиеся заборы, совковый прилавок с типичной продавщицей. Есть даже пятиэтажное здание с тремя подъездами, но это уже на территории батальона, для офицерского состава и его семьи. К селу этому можно было относиться не иначе как к выставке народного заброшенного хозяйства.
Так вот, батальон тот был песней. Исходя из общей картины жизни самого села, печаль его, этого села, и его вялотекучесть перенеслась и на сам батальон. В батальоне все были распиздяи. Нет, конечно, не в том смысле слова, что вообще распиздяи. Нормальные люди, с порядками в голове, любившие и выпить, но к неожиданностям всегда готовящиеся по совести. Например, едет высшее командование с проверкой, никто не филонит — готовимся приять в любезные объятья аки братьев родных: офицеры трезвеют, чистят одежду, обувь, вспоминают имена, команды. Солдаты перестают курить, некоторые выздоравливают и отправляются на кухню мыть полы и нарезать хлебы.
А так, отдельный этот батальон тихо доживал свою мирную, никому ненужную жизнь. Может быть, живет и сейчас, не знаю. Наверняка живет.
Там я и жил некоторое время. Ходил на построение, ходил в наряды, писал в скучных нарядах письма к неразделенной любви, которые ни разу не отправил по адресу. Однажды, после побывки дома, привез гитару, долго мусолили ее по баням да по квартиркам офицерским, когда за застольями или просто так сидели. В общем, была обыкновенная служба в прямой ее вялотекущей ленности.
Хотя все-таки однажды, на моей памяти, случилось ЧП — солдат на посту прострелил себе ногу, умышленно. Видимо, это только со стороны вялого офицерского состава жизнь казалось таковой, жидкой. А кому-то из рядового состава она была ой как не мед. Но это известное дело: солдаты, бедолаги, всегда больше всех страдают в нашей армии. И я со своей стороны, при всей этой офицерской безответственности, будучи одним из ее соучастников, старался все-таки хоть как-то расслаблять бедолаг-солдат. Знаю, некоторые из них наверняка запомнили меня неплохим лейтенантом, может быть, добрым, другие солдаты смеялись и всячески старались обмануть. Я позволял им и это. Рохлей не был, просто позволял многое, но не все.
В общем-то, при всей это военщине я не чувствовал себя военным, я по-прежнему был тем же студентом, каким меня вчера забрали из теплого материнского лона.
Однако человеку всегда мало того, что имеет он. Мне хотелось большего. Я хотел большей неги, а точнее, я заскучал по дому.
Продолжение.
Комментариев нет:
Отправить комментарий